От автора «Бандитского Татарстана – 3»: последнее «жертвоприношение» Казанской губернии

Максим Беляев Фото: «БИЗНЕС Online»

Конон и варвары

С древнейших времен человечество практиковало культ жертвоприношения, обусловленный тягой к познанию таинства смерти. Для одних это было своеобразное «обнуление» как способ искупления грехов и спасения от болезней. Другие искали возможность приблизиться к Богу, поблагодарить его за полученные блага или авансом задобрить в надежде достичь заветной мечты. Наиболее радикальным культом, пронизывающим ледяным холодом всю историю цивилизации, было ритуальное убийство человека. Кровь смертника считалась священным воплощением жизненной силы. Заклание жертвы бескровным способом встречалось гораздо реже и уже не имело той сакральной силы, что требовалась жрецу для общения с высшими мирами. Например, по представлениям индейцев Мезоамерики, кровью убитого питалось само Солнце. Монгольские предания содержат сведения, что человеческие жертвы приносились при военных походах грозного Чингисхана для гарантии непобедимости его войска.

В Российской империи XIX века фиксировались случаи умерщвления соотечественников для избавления от наведенной ими порчи на домашний скот или спасения от эпидемий холеры и моровой язвы. Таких суеверных убийц нередко оправдывал суд присяжных, где адвокаты выстраивали линию защиты на «темноте и отсталости русской деревни». Человеческие жертвоприношения не обошли стороной и Поволжье, а некоторые из них стали известны не только по всей России, но и далеко за ее пределами.

* * *

В апреле 1892 года, после Пасхи, страдающий падучей болезнью (эпилепсией) крестьянин Конон Матюнин, чтобы собрать милостыню на пропитание двинулся пешком из родного села Завод Ныртов Мамадышского уезда Казанской губернии (ныне Сабинский район Татарстана) в сторону Вятских Полян. Голодный год довел семью этого 40-летнего мужчины до полной нищеты. Живя в беспросветной нужде, непьющий и некурящий вследствие болезни Конон даже перестал стричься, дабы не мерзли уши, отрастив вьющиеся волосы до плеч и длинную окладистую бороду. Своей земли у него не было, небольшой домик давно требовал ремонта, а двое детей и жена Степанида — денег. Подавали Матюнину немного и не всегда, но зато никогда не отказывали в приюте. Его происхождение выдавали черная конусовидная дубленая «татарская» шапка с меховой оторочкой и липовые лапти с квадратными носами, как было принято их плести в Казанской губернии. Пройдя около 200 километров, этот атлетичный, высокий для того времени (около 175 см) странник добрался до Старотрыкской волости Малмыжского уезда Вятской губернии.

3 мая 1892 года опиравшийся на посох Конон вошел в русскую деревню Кузнерка, где пару суток жил в гостеприимном доме семьи Санниковых. За чаепитием он рассказывал, что приступы падучей болезни случаются пару раз в месяц, и он мечтает излечиться от эпилепсии в Казани, где «череп сколют, воду выпустят, станешь здоров». С восходом солнца златовласый Матюнин собрался в дорогу, и больше его живым никто не видел.

5 мая местная 12-летняя девочка Марфа Головизнина шла по болотистой и потому выстланной ветками лесной тропе, соединяющей близлежащие русские деревни Анык и Чулья. Она уже почти достигла водяной мельницы Фомы Щербакова, стоявшей на бурливой реке Люга, как вдруг заметила, что поперек пути лежит на животе человек в синих штанах и того же цвета домотканой рубахе с заплатой подмышкой, накрытый коричневым азямом (кафтаном). Обойдя тело, Марфа побежала дальше, так и не поняв, жив или мертв лежащий мужчина. Возвращаясь той же дорогой на следующий день, девочка застыла в ужасе. Верхняя одежда уже не скрывала то самое валявшееся на лесной тропе тело, у которого почему-то не было головы. Испуганная Марфа ветром умчалась до родной деревни Чулья, где рассказала об увиденном.

Прибывший лишь 10 мая становой пристав Тимофеев осмотрел покойного, наскоро одетого в лапти и азям, на полах которого имелись пятна крови, как будто убийца вытирал окровавленные руки. Рядом на земле валялись срезанная прядь золотистых волос, оборванный гайтан (шнурок) с православным крестом и синий кошелек, который покойный держал в руке до последнего часа. На спину трупа была надета холщовая котомка, в ней находились медный стакан и пять фунтов (около двух килограммов) муки. Внутри этого самодельного рюкзака нашли удостоверение личности Конона Матюнина и справку о его падучей болезни, а капли крови на лесной тропе вели к находившемуся в километре Аныку. Позже потерпевшего опознала жена по отсутствию еще в молодости отрубленного мизинца на правой руке. Пристав не стал двигаться по «кровавым следам» к ближайшей русской деревне, а лишь велел раздеть труп и хранить его в леднике.

В специально выкопанной в лесу и обложенной холодными глыбами льда из крестьянских погребов полутораметровой яме у села Старый Мултан тело нищего хранилось до самого вскрытия. В населенном пункте компактно проживали в основном удмурты, или, как их тогда называли, вотяки. Обнаженный труп Матюнина обернули рогожей, накрыли досками и присыпали землей в ожидании патологоанатома.

Единственный на весь уезд врач А. В. Минкевич был занят совершенно другими заботами, связанными с борьбой по нераспространению эпидемии тифа на обслуживаемой территории. Приехать на вскрытие ему удалось лишь через месяц, да и то только из-за того, что местное население уже жаловалось на запах в окрестностях ямы с нищим. Уездный эскулап констатировал, что у гнилостно измененного трупа наблюдаются не только видимое отсутствие головы и отеки на голенях, но и таинственным образом пропали сердце с легкими. Помимо нехватки части тела и органов, в нем почти не было крови, а внизу живота имелись странные, величиной от горошины до лесного ореха, ранки бурого цвета, похожие на уколы.

Услышав об этом, русские крестьяне тут же стали муссировать слухи о том, что убийство нищего было ритуальным, а пропавшие голова, внутренности и кровь применяются в обряде у вотяков. Кто-то даже припомнил, что легкие человека и свечи из его сала при рытье спрятанных сокровищ используют кладоискатели, а голову — конокрады из татар. Со слов «добрых соседей», вотяки имели обычай раз в 40 лет, под руководством самого старого в роду, приносить человека в жертву языческому злому духу по имени Курбон или Кереметь. Обряд заключался в том, чтобы заманить несчастного в родовой шалаш (куала), подвесить вертикально земле вниз головой и слить в особую посудину всю его кровь, чтобы затем пить ее и использовать при общем молении всего села. Говорили, что перед смертью жертву тычут ножами в живот все без исключения участники обряда, вырезают на теле кресты и даже пускают в нее стрелы из лука. Наиболее лукавые наговаривали, что вотяки используют череп жертвы в качестве белоснежной траурной чаши, из которой всем племенем пьют кровь. Больше всех старались навести тень на плетень мстительные крестьяне из русской деревни Чулья, которых несколько лет назад судили за недозволенную выделку пороха. Тогда, на процессе о незаконном изготовлении взрывчатых веществ, мултанцы выступали в качестве свидетелей обвинения.

Как расследовали и вынесли первый приговор

Поддавшиеся суевериям и заодно получившие от чульинцев 100 рублей взятки в пользу ритуальной версии, полицейские, собрав около 500 крестьян из 10 русских деревень, провели массовый осмотр окрестностей и повальные обыски, заглянув в каждый из 65 вотяцких дворов Старого Мултана. Задерживались все, кто не отрекся от язычества, собирался более трех человек или просто пугался полиции, включая кормящих матерей и деревенских дурачков. Искали отсеченную голову убитого и другие улики. Для поиска черепа Матюнина даже спустили воду на мельнице, но так ничего и не нашли. Несмотря на то, что в интересующей деревне около 100 лет исповедовали православие и с 1861 года имелась красивая каменная церковь Успения Богородицы с колокольней и приходской школой для детей обоих полов, вотяки все еще собирались в специальном молельном шалаше, где проводили обряды своих предков. За это русские, приходившие в мултанскую церковь со всех окрестных деревень, смеялись над такими соседями, язвительно поговаривая, что кресты они носят по необходимости, а сами при этом «все на елку молятся».

Подозрение судебного следователя по фамилии Казанский пало на то, что именно в таком бревенчатом строении с двухскатной крышей и без окон язычники и «замолили нищего». Его владелец Моисей Дмитриев пояснил, что в шалаше действительно приносились жертвы, но из домашнего скота. Собрания вотяков в этой «летней веранде» носили скорее характер семейного торжества, связанного с совместным употреблением мяса забитых животных и птиц, поеданием яичницы, распитием хмельного пива и крепкой кумышки (самогона).

В левом от входа углу «сатанистского» шалаша висела христианская икона святого Николая Чудотворца. Тем не менее в ходе осмотра изъяли пробы грунта с земляного пола, откопали череп быка, а на несущей перекладине внутри капища нашли несколько волос. По месту жительства подозреваемого обнаружили корыто со следами крови и прилипшими волосами, а также брезентовый полог. Кто-то видел, как накануне мултанец Моисей Дмитриев перевозил на телеге что-то тщательно укрытое от посторонних глаз этим защитного цвета покрывалом и вроде бы даже густо покраснел, проезжая мимо прохожих. Как ни оправдывался Моисей Дмитриев, что вез всего лишь сено, а в корыте солил мясо, веры ему уже не было. Один из русских крестьян, привлеченный к осмотру в качестве понятого, даже лизнул дно окровавленного корыта и обрадованно высказался, что вкуса соли там нет. Сюда же, по совету бывшего лесничего Кронида Львовского, привели дворовую собаку, которая понюхала, но не стала облизывать корыто, из чего сделали вывод, что брезгливое животное наверняка почуяло человеческую кровь.

На всю деревню и далеко за ее пределами был известен искусный мясник Кузьма Самсонов. У него обнаружили рубашку и штаны со следами крови, а еще пестерь (рюкзак) с липкими красными пятнами. Сразу же пошли слухи, что именно в этой котомке уносили отрубленную голову нищего. Несмотря на оправдания, что одежда в силу специфики профессии не может быть не окровавленной, второй вотяк также был задержан. Всего арестовали около двух десятков мултанцев, в основном тех, кто имел отношение к язычеству и жил родовым строем. Играя на низменных чувствах невежественных крестьян, полицейские любым способом пытались заставить их заговорить или оговорить своих земляков.

Попавшийся под тяжелую руку волостного старшины Попугаева мултанец Михаил Титов поддался на уговоры пойти на сделку со следствием. Со страху он показал, что в преступ-лении замешаны его 79-летний родственник Андрей Григорьев по прозвищу Акмар, ранее бывший главным жрецом (бадӟым вӧсясь), и отец мултанского старосты Александр Ефимов. К ним он приплел младшего жреца села (покчи вӧсясь), а по совместительству местного администратора — сотского Семена Иванова по прозвищу Красный, а еще братьев Гаврилиных: земского ямщика Тимофея и Максима. По логике избитого кнутом и запуганного угрозами тюрьмы изобличителя, все арестованные были влиятельными людьми, без которых в Мултане не решался ни один вопрос. Никаких материальных улик, кроме предположений, подвешенный за шею на ремне к потолку допросной избы свидетель Титов предоставить не смог, даже после того как становой пристав стал стрелять в его сторону из револьвера. Фантазии о том, что голова нищего спрятана на пчельниках его задержанного родственника Андрея Григорьева (Акмар), после тщательных обысков не подтвердились. Полицию не смутило даже то, что престарелый Акмар, переживший своих детей, практически не выходил из дома из-за хронической болезни ног.

Главный жрец Мултана Дмитрий Степанов (Зорин)

Другой состоятельный житель этого села и церковный староста местного православного храма Василий Кузнецов в день происшествия стоял на карауле. Испугавшись дознавателя, он сдуру всучил ему 10 рублей ассигнациями и по-обещал доплатить еще 25 рублей только за то, чтобы не допрашиваться по убийству нищего, после чего был схвачен и помещен за решетку. Мултанец Андриан Андреев попал в круг подозреваемых за то, что рассказал о своем страшном сне, основным мотивом которого была необходимость резать в жертву двуногого (кыкъ пыдесъ вандыны кулэ). Его соплеменник, а по совместительству действующий главный жрец (бадӟым вӧсясь) подозрительного шалаша Дмитрий Степанов не остался в стороне от глаз преследователей языческого культа, как и второй младший жрец (покчи вӧсясь) Андриан Александров.

Вотяки все как на подбор имели пышные усы и окладистые бороды, что делало их еще более похожими на варваров. Арестантов вывезли из Мултана и поместили в Малмыжский тюремный замок. Оставалось лишь дождаться результатов экспертиз, после чего дело подлежало направлению в Сарапульский окружной суд Вятской губернии. Однако результаты биологических исследований не подтвердили наличие следов крови погибшего Конона Матюнина на предметах одежды и быта мултанцев. Волосы, изъятые в местах их жительства и молений, также не совпадали с пышной шевелюрой нищего.

С целью восполнить провалы следствия в Мултан прикомандировали считавшегося способным сыщиком пристава из другого района Н. А. Шмелева. Его методы дознания были столь эффективными, сколь и незаконными. Допросы сопровождались физическим насилием, поркой кнутом, подвешиванием крестьян к потолку до пены изо рта, стрельбой над ухом из револьвера… Задержанных коптили дымом до удушья и намеренно кормили соленой сельдью, а потом еще долго держали в темном подвале и не давали воды.

Вотяки в большинстве своем лесной народ, но побаиваются встретить в чаще дикого зверя. Зная это, Шмелев изобрел для них так называемую «медвежью присягу». Он притащил в Мултан чучело косолапого и положил на его голову каравай ржаного хлеба. Перед лапами особо почитаемого Гондыра (в переводе с удмуртского — медведь) Шмелев поставил дугу для упряжи лошади и прикрепил к ее деревянной поверхности церковную свечу. Заведенного в чужую избу вотяка заставляли целовать мертвое животное в рыло и откусывать хлеб с его мохнатой морды, после чего присягнувший в ужасе пролезал под упряжной дугой, освещаемой тусклым пламенем свечи. Сужающая сознание дьявольская пытка буквально доводила допрашиваемых до расстройства души и бессилия тела. Стоявший на задних лапах огромный медведь с яростно раскрытой пастью еще долго являлся им в ночных кошмарах.

Неугомонный пристав в третий раз произвел осмотр молельного шалаша Моисея Дмитриева и тайно, без составления протокола и участия понятых, обнаружил волос, похожий на те, что нашли около трупа Конона Матюнина. Причем изъял его именно с того места на деревянной перекладине шалаша, где имелась надпись «Здесь найдены волосы», сделанная полтора года назад карандашом предыдущего следователя. Помимо биологических следов, Шмелеву посчастливилось найти общий язык с арестантом Яковым Головым, сидевшим за убийство с разбоем в одной камере с позже скончавшимся Моисеем Дмит-риевым. У ловкого дознавателя «заговорили даже мертвые». Со слов Голова, перед смертью в тюрьме Моисей якобы поведал, что вместе с соплеменниками зарезал нищего.

Эти потуги так затянули расследование, что дело в отношении 11 обвиняемых смогли подготовить к направлению в суд уездного города Малмыж только через два с половиной года! Уже скончался в неволе от опухоли скуловой области владелец языческого шалаша Моисей Дмитриев. Его родственники узнали о странной смерти, лишь получив из тюрьмы пустое портмоне и часть верхней одежды Дмитриева. Не дожил до суда и отец мултанского старосты — 60-летний Александр Ефимов. Во время родов померла жена Моисея Дмитриева — Василиса, и их дети остались сиротами. Воспользовавшись отсутствием в семье взрослых, все тот же становой пристав Шмелев сначала по-доброму угощал малолетнего Константина Дмитриева конфетами, а затем неожиданно стал бить его кнутом. Испуганный мальчик заплакал и вынужденно подписал показания, что будто бы видел, как Семен Иванов (Красный) вел нищего по Старому Мултану к дому Василия Кондратьева на ночлег. Эти добытые «кнутом и пряником» косвенные показания также легли в основу обвинительного заключения, под завязку набитого слухами, сплетнями и завистью.

Товарищ (заместитель) Сарапульского окружного прокурора Николай Раевский начал свою речь в суде не относящимися к конкретному случаю, но шокирующими словами: «Известно, господа, что евреи часто убивают детей, на крови которых приготовляют пасхальные опресноки» (пресный хлеб). Само разбирательство было поручено товарищу председателя Сарапульского окружного суда Н. А. Горицкому, а старшиной присяжных заседателей избрали местного ветеринара А. В. Глазырина, обуреваемого страстями карточной игры и всегда окутанного парами алкоголя. Никакой состязательности сторон в зале не наблюдалось. Солировавший прокурор, с молчаливого согласия председательствующего, грубо прерывал логичную речь интеллигентного присяжного поверенного (адвоката) Михаила Дрягина и робкие реплики юридически безграмотных обвиняемых. Процесс занял всего два дня, зато по его скорым результатам семерых мултанцев приговорили к каторжным работам на долгие сроки — от восьми до десяти лет. Трое их земляков, а это Андриан Александров и просто пользовавшиеся авторитетом в деревне братья Гавриловы — Максим и Тимофей, были оправданы. В то время как большинство газет уверилось в виновности вотяков, один лишь «Казанский телеграф» объективно писал об участниках малмыжского судилища: «тут невежественны все, начиная с отупевшего в захолустье товарища прокурора, засохшего в форме судейской, присяжных местных обывателей, верящих во всякую нелепицу, и подсудимых, не могущих хорошенько вымолвить слово в свою защиту…»

Повторный процесс: как дело попало к Анатолию Кони

Казалось бы, дело окончено и о нем скоро забудут все, кроме тех, кто надолго уедет по приговору в Сибирь. Но иначе думал единственный на всех мултанцев защитник из Сарапула Михаил Дрягин. Несмотря на то, что прокуратура не опротестовала оправдание троих подсудимых, отважный адвокат все-таки обжаловал решение в кассационном порядке, после чего дело попало в руки одного из самых выдающихся российских юристов того времени — Анатолия Кони, когда-то работавшего в должности прокурора Казанского окружного суда. Ныне обер-прокурор высшей судебной инстанции дореволюционной России — Сената, он быстро разобрался в ситуации и высказал мнение о необходимости отмены приговора ввиду противозаконных действий полиции и судебного ведомства. По мнению А. Ф. Кони, «ключевым вопросом этого процесса было существование у удмуртов религиозной практики жертвоприношений. Согласно приговору на пороге XX столетия существуют «человеческие жертвоприношения» среди народа, который более трех веков живет в пределах и под «цивилизующим» воздействием христианского государства. …основания такого приговора должны быть подвергнуты гораздо более «строгому испытанию», чем те мотивы и данные, по которым выносится обвинение в «заурядном убийстве».

5 мая 1895 года приговор был отменен, а дело направили на новое рассмотрение в другой суд. 29 сентября того же года второе заседание началось в Елабуге. Рассмотреть заволокиченное дело предстояло другому заместителю председателя все того же Сарапульского окружного суда И. А. Ивановскому, а старшиной присяжных избрали одного из представителей богатейшего елабужского рода — Александра Кирилловича Стахеева.

Про эту купеческую семью в городе говорили: если продать даже всю Елабугу, то денег выручишь меньше, чем у Стахеевых. Один из потомков их рода даже стал прототипом литературного героя — Кисы Воробьянинова. Накануне революции 1917 года миллионер и племянник художника Ивана Шишкина — Николай Стахеев уехал в Европу, где однажды проиграл в казино Монте-Карло 15 миллионов рублей. Для сравнения, на строительство императорского Ливадийского дворца вблизи Ялты затрачен лишь один миллион рублей. Как только деньги для игры в рулетку закончились, Стахеев тайно приехал из Франции в Москву и направился к своему шикарному особняку с чугунным фонтаном в виде женской фигуры, существующему и сейчас (дом 14 по Новой Басманной улице). Вскоре подозрительный эмигрант был задержан, после чего попросил встречи с самим председателем ВЧК Феликсом Дзержинским. Арестованный предложил главному чекисту Страны Советов показать, где спрятаны драгоценности рода Стахеевых, в обмен на квартиру и пожизненное денежное содержание. Слово импозантный Николай сдержал, позже он жил в Москве и даже консультировал Ильфа с Петровым при написании романа «12 стульев» в редакции газеты «Гудок». Как и написано в произведении, стахеевские драгоценности продали, а на вырученные деньги в Москве возвели Центральный Дом культуры железнодорожников вблизи Казанского вокзала.

Теперь, получив представление о богатстве и могуществе рода Стахеевых, вернемся к елабужскому процессу. В присяжные привлекли шестерых купцов, пятерых крестьян и фельдшера. Государственное обвинение поддерживал все тот же прокурор Раевский, жаждущий взять реванш за провал судебного решения в Санкт-Петербурге. Был у него и личный интерес в деле, что не являлось секретом для околосудейской публики Вятской губернии. Вот как карьерные устремления Раевского, мечтавшего стать первым в России специалистом по ритуальным делам, описал один из современников: «можно сказать, художественно, из ничего создал такое дело… Единственное дело, исходом которого, говорят, и теперь уже интересуются в министерстве. И если еще добиться обвинительного приговора, то… Вы понимаете?.. Надо быть круглым дураком, чтобы не использовать такого редкого случая… А вы — „неправильно“, „незаконно“, „совершенно невинны“ … Виновных-то всякий упечет, а вот ты невиновных-то закатай, да еще по такому преступлению, какого не бывает. В этом-то и штука! Значит, талант. И сразу далеко шагнет».

Одиноким защитником вотяков выступал все тот же Михаил Дрягин. Кроме указанных лиц, на процесс на пароходе «Уфа» прибыл известный писатель и репортер газеты «Русские ведомости» Владимир Короленко, чье появление заметно увеличило число зрителей в зале. Позже он составил подробную стенограмму процесса над вотяками в соавторстве с местными журналистами. Три дня они втроем фактически писали протокол судебного заседания, после чего на пальце столичного литератора даже появился волдырь от карандаша.

Из семерых обвиняемых под стражей оставались четверо: 40-летний Кузьма Самсонов, 31-летний Дмитрий Степанов, 50-летний Семен Иванов и 37-летний Василий Кондратьев. Их ввели в зал в застиранных серых арестантских робах и вотяцких лаптях с закругленными носами. Остальные подсудимые, а это 39-летний Василий Кузнецов, 38-летний Андриан Андреев и 79-летний Андрей Григорьев (Акмар), явились в Елабугу своими ногами и были одеты по-домашнему. Мултанцам даже в Малмыжском замке не давали спокойно сидеть: использовали их на грязных работах. Несчастных заставляли чистить сапоги тюремщикам, убирать снег и навоз, изготовлять гильзы для папирос и т. д. За отказ от унизительного труда главный мултанский жрец (бадӟым вӧсясь) Дмитрий Степанов провел целый год в одиночной камере.

Перед началом процесса писатель Короленко, отец которого когда-то служил уездным судьей в Житомире, попросил разрешения выступить в качестве защитника, но в этом ему было отказано. Само присутствие столичного литератора, даже в качестве слушателя, безусловно, нервировало как провинциального прокурора, так и весь местный состав суда. Основным козырем обвинения выступала одна из немногих русских семей, проживающих в Мултане, по фамилии Мурины. Именно они рассказали, что слышали, как у вотяков возник умысел на убийство человека после вещего сна Андриана Андреева. Допрошенная по делу Елизавета Мурина сообщила, что в ходе ссоры между мачехой и женой мясника Кузьмы Самсонова слышала фразу: «Кузька резал, а Васька (Кондратьев) за ноги держал». Эти слова подтвердил местный, вечно пьяный псаломщик с говорящей фамилией Богоспасаев. Дмитрий Мурин дополнил, что знает от знакомого, что мясник обижен на богатых мултанцев за то, что те не заплатили ему денег за убийство нищего. Хотя вызванный в суд свидетель категорически отверг такой разговор с Муриным, сомнительные показания положили в основу обвинения. Собравший все слухи и сплетни Дмитрий Мурин также рассказал об избиении мултанской молодежью русского крестьянина. Последний, зайдя в дом, где шли проводы молодежи в армию, беспардонно поинтересовался, не варят ли рекруты в печи отрезанную голову нищего. Получив тумаков и вышвырнутый за шкирку из дома возмущенными новобранцами, избитый кричал на улице: «Головорезы, всех вас надо в Сибирь сослать!» Этот эпизод также вошел в обвинительное заключение, хотя описываемые события случились гораздо позже убийства Матюнина и уже после ареста всех подозреваемых. Шуточно-утвердительный ответ одного из мултанцев на вопрос, не везет ли он труп в телеге, также стал уликой, хотя содержимое повозки никто не осматривал и сам крестьянин к уголовной ответственности по делу привлечен не был.

Мултанцы сидят под конвоем в Мамадышском суде: Самсонов, Степанов (Зорин), Иванов (Красный), Кондратьев — все в светлой арестантской робе. Далее: Кузнецов (в сапогах), Андреев и в валенках Григорьев (Акмар)

У Дмитрия Мурина был личный мотив ненависти к подсудимым. За пару дней до убийства Конона Матюнина мултанцы поймали его на краже хлеба и передали в руки полиции. Мурин отделался легким испугом, но поклялся отомстить обидчикам и позже сдержал слово: стал ключевым свидетелем обвинения и подтянул в поддержку своих показаний всю русскую родню. Его двоюродный брат Константин Мурин, также изобличавший мултанцев, не явился в суд по причине прохождения военной службы в Царстве Польском. Письменные показания солдата, так же как и откровения тайного агента полиции Якова Голова, отбывавшего наказание на каторге в далеком Сахалине, лишь огласили присяжным заседателям.

Для поддержки «ритуальной версии» на процесс пригласили этнографа И. Н. Смирнова из Казани. Он имел сомнительную репутацию в научном сообществе и обычно выступал с лекцией на тему «Следы человеческих жертвоприношений в поэзии и религиозных обрядах приволжских финнов (вотяков)». Получившего образование в семинарии лектора поддерживало ненавидевшее язычников православное духовенство, среди которого было немало свидетелей обвинения по «мултанскому делу».

Они же после оправдания с защитниками: Короленко, Карабчевский, Дрягин, Красников (стоят)

На третий день процесса прокурор Раевский, перед уходом присяжных в совещательную комнату, обратился к ним с полурифмованной речью: «приговора вашего ждут тысячи вотяков, чтобы узнать — продолжать ли им этот обряд. Вы не захотите этого и своим приговором не укажете, что тот Бог, который спас их от голода и мора, тот же Бог спасет их и от обвинительного приговора». 1 октября 1895 года коллегия присяжных заседателей огласила вердикт о признании всех подсудимых винов-ными. Такое решение стало неожиданным даже для государственного обвинителя Раевского. В прениях сторон он красочно описывал все кровавые преступления мира, приплетая сюда даже далекого Джека-потрошителя из Англии. Рассказывал прокурор и бабушкины сказки о том, как водяной схватил за бороду вотяка и потребовал в качестве выкупа его маленького сына, а также о том, как ворон сказал солдату, что тот, кто съест голову птицы, несущей золотые яйца, будет царем, а кто попробует ее сердце — станет сенатором. Но даже сам Раевский незадолго до вердикта считал, что пару-тройку мултанцев все-таки оправдают. Сидящие за решеткой обреченные вотяки со смертной тоской на лице ожидали последующего назначения наказания от коронного суда, удалившегося для постановления приговора. В этой паузе старик Андрей Григорьев (Акмар) обратился к присутствующим с мольбой обреченного: «Братцы, пожалуйста, коди кабак, слушай. Может, пьяный калякает, кто убивал. Пожалуйста, Криста ради, коди кабак, слушай!»

Елабужский приговор оказался жестче малмыжского, в зале плакали даже двое из присяжных заседателей. Отсидевшие в тюрьме более трех лет Семен Иванов, Василий Кондратьев, Кузьма Самсонов и Дмитрий Степанов получили по 10 лет каторги каждый, их подельники Андриан Андреев и Василий Кузнецов — по восемь. Престарелый Андрей Григорьев (Акмар) был подвергнут ссылке в отдаленнейшие места Сибири на восемь лет. За этот длительный период уголовного судопроизводства крестьянские хозяйства осужденных пришли в полный упадок. В пользу вдовы убитого нищего Конона Матюнина был присужден гражданский иск в размере одного рубля в месяц на пожизненный срок.

Медовая ловушка

Несмотря на восьмилетний каторжный срок, суд неожиданно выпустил на свободу единственного русского среди мултанцев Василия Кузнецова с пометкой «до вступления приговора в законную силу». Выйдя из тюрьмы с обязательством о явке, счастливчик направился в трактир с манящим названием «Медовые ключи», где к нему подсел вездесущий псаломщик Богоспасаев. Угостив страждущего земляка водкой, Кузнецов засобирался домой, а собутыльник тут же побежал в Вятскую окружную прокуратуру. Там церковный служка пояснил, что только что выпивал с человеком, признавшимся в убийстве Конона Матюнина. Этот хитрый ход полиции и ее старого знакомого восполнил в зеркале местного кривосудия недостававший осколок признания подсудимого в ритуальном жертвоприношении. Через два месяца, отработав оперативную комбинацию «медовая ловушка», Кузнецова вновь заключили под стражу.

Мултанцы на свободе: Кузнецов (сидит) и Андреев (стоит)

Неизвестно, чем бы закончилось «мултанское дело», если бы опустили руки защитники несчастных вотяков во главе с писателем Владимиром Короленко. Просвещенный литератор с обостренным чувством справедливости лично выехал верхом на лошади в село Старый Мултан, где своими глазами увидел все места, имеющие значение для дела. Карандашом он зарисовал с натуры шалаш Моисея Дмитриева и даже ложился на место обнаружения трупа обезглавленного нищего, чтобы своим горячим сердцем прочувствовать остатки биополя участников произошедшего и найти разгадку столь запутанного преступления. Все это время за ним негласно наблюдала полиция, считавшая вынесенный в Елабуге приговор победой, упустить которую нельзя ни в коем случае.

Владимир Короленко, имевший большой авторитет в прогрессивной литературной среде, сумел опубликовать собственноручно написанный скрупулезный протокол судебного заседания в ведущих средствах массовой информации Российской империи. Создавая общественное мнение, он требовал одного: «Света, как можно больше света на это темное дело, иначе

навсегда над ним нависнет страшное сомнение в том, где искать истинных жертв человеческого жертвоприношения!» Этот выдающийся человек выступил с обстоятельным докладом в Российском антропологическом обществе, где в пух и прах разбил все доводы псевдоученых, выступавших на стороне обвинения вотяков в ритуальном жертвоприношении. Градус общественного протеста против административного произвола достиг точки кипения. Многочисленные казанские газеты неустанно публиковали статьи Короленко, которые пришлись не ко двору в столице. Обсуждение нестыковок в «мултанском деле» шло и на других площадках, даже за пределами Российской империи. Например, в далеком Цюрихе швейцарский доктор К. И. Амстберг усомнился в прижизненном обезглавливании Конона Матюнина, на котором настаивало обвинение в связи с ритуальным характером убийства.

Однажды о возможном вотяцком происхождении пришлось отвечать давно трудившемуся в Санкт-Петербурге профессору Военно-медицинской академии Владимиру Бехтереву. Уроженец Удмуртии, он еще в 1880 году опубликовал в журнале «Вестник Европы» статью о вотяках. На провокационный вопрос выдающийся психиатр ответил: «Я вообще-то коренной русский по всем линиям. Но пока идет мултанское дело, я — безусловно, вотяк… В такой ситуации каждый порядочный человек — вотяк, не правда ли?».

Параллельно действиям Короленко несправедливый приговор обжаловал официальный защитник Михаил Дрягин. Интересы мултанцев в Сенате взялся представлять один из самых высокооплачиваемых присяжных поверенных того времени и «звезда» адвокатуры «первого призыва» Николай Карабчевский, великодушно отказавшийся от какого-либо гонорара.

22 декабря 1895 года в Санкт-Петербурге состоялось кассационное рассмотрение «мултанского дела» с участием большого количества слушателей. Обер-прокурор А. Ф. Кони, в то время державший в руках «главные пружины уголовного суда в России» и выступивший «с обычным блеском», находил приговор подлежащим отмене. При этом он обратил внимание на председательствовавшего в елабужском процессе И. А. Ивановского, не постеснявшегося прислать письмо о том, что «кассационное обжалование приговора есть затея не обвиняемых, людей темных, готовых покориться своей участи, а их защитника и нескольких газетных корреспондентов и что если они добьются новой отмены приговора, то впоследствии добьются и оправдания подсудимых, вырвут оправдательный приговор у присяжных заседателей». Сенат согласился с убедительными докладами видных юристов и указал, что суд вновь грубо нарушил права защиты, а приговор не подтвержден доказательствами.

После отмены второго приговора с вольнодумцем А. Ф. Кони встретился высокопоставленный монархист и государственный секретарь В. К. Плеве. Он высказал обер-прокурору претензии, заявив, что позицией по «мултанскому делу» тот компрометирует русскую церковь. Остроумный А. Ф. Кони парировал, что служит не православию, а правосудию.

Скандальное дело было направлено на новое рассмотрение в Казанский окружной суд. Однако в то время наш город уже успел прославиться студенческой сходкой с участием будущего вождя революции Владимира Ульянова-Ленина, чьим именем позже назовут бунтарский университет. От греха подальше процесс был назначен в порядке выездной сессии в тихом Мамадыше — городе, далеком от народных волнений как географически, так и ментально. Вести слушание дела поручили самому председателю Казанского окружного суда — Владиславу Ромуловичу Завадскому. Вокруг предстоящего события сгустилось внимание всех читающих и пишущих граждан России от мала до велика. Не остался в стороне «матерый человечище», «великий писатель земли русской» и «зеркало революции из Ясной Поляны».

28 мая 1896 года судебное заседание началось с категорического запрета на освещение дела в местных газетах. Зал уже был заполнен благонадежными людьми, которым заранее раздали билеты присутствия, так что не все желающие могли попасть на процесс. В присяжные подобрали местных жителей, изначально неприязненно настроенных к вотякам. Земляки напутствовали их красноречивыми словами: «Смотри, брат, не упусти вотских. Пусть не пьют кровь». Выступающий в качестве защитника Владимир Короленко писал: «Перед нами 12 сфинксов присяжных: 10 крестьян, мещанин, дворянин, и эти последние чуть ли не худшие! Если бы хоть треть интеллигентных людей — дело было бы в шляпе, но эти сфинксы, — это просто ужасная вещь». На тот момент все население Мамадыша составляло чуть более 4000 человек, из которых высшее образование имели лишь 16. К досаде прибывших гостей, в этом захолустье не было библиотеки, гостиницы и даже извозчиков.

Жившая на частных квартирах адвокатская сторона значительно усилилась приглашенными из разных городов присяжными поверенными: Николаем Карабчевским (Санкт-Петербург), Петром Красниковым (Казань), а также бессменным защитником мултанцев Михаилом Дрягиным (Сарапул) и их общественным представителем Владимиром Короленко. В третьем процессе к этой славной когорте присоединился однокашник террориста А. И. Ульянова и наставник революционера В. И. Ульянова (Ленина), он же родственник поэта Серебряного века — присяжный поверенный из Казани Михаил (Моисей) Мандельштам. Первой победой стороны защиты на процессе можно считать тот факт, что загнанный в угол неопровержимыми доказательствами пристав Шмелев неожиданно признался в применении «медвежьей присяги». Само чучело зверя ретивому дознавателю предоставил бывший лесничий, а ныне привлекаемый к уголовной ответственности и уже упомянутый нами в начале повествования «друг животных» Кронид Львовский. Незаконные действия становой пристав Шмелев оправдывал тем, что слышал про такой обычай у вотяков и решил его проверить в этнографических целях, чем вызвал хохот даже у лояльной публики в зале.

Эти же цели, по-видимому, сыграли роль в позиции обвинения, пытавшегося доказать, что жертвоприношения в Российской империи все же имеют место быть. Сначала они притащили в суд 105-летнего полуглухого старца, рассказавшего, что в годы молодости вотяки напали на него и пытались отнять племянника в качестве жертвы на свое моление. Прокуроры также не поленились прошерстить все российские судебные архивы и — о чудо — нашли два похожих дела в Архангельской и Казанской губерниях. В первом случае живущий на берегу Северного Ледовитого океана самоед Пырерко с архипелага Новая Земля, поклонявшийся тряпичной

кукле, повесил в своем чуме соседскую девочку из суеверий, а затем убил двух соседей, узнавших о душегубстве, но был пойман шаманом и сдан русским властям. Во втором — татарин Спасского уезда, по наущению «лекаря», заманил в баню и вырезал там сердце у девочки-мусульманки, затем проделал над ним магический обряд, дабы изгнать свою болезнь. Сторонники ислама резко осудили этот дикий случай и оказали полиции существенную помощь в расследовании.

Оба примера были отвергнуты судом как не имеющие никакого отношения к «мултанскому делу». Короленко резонно добавил к сему, что человеческие жертвоприношения существовали и у древних славян, но это никак не доказывает виновность нынешних вотяков в убийстве нищего из Казанской губернии в 1892 году. Упомянутые в обвинительном заключении злые боги Курбон и Кереметь были расшифрованы допрошенными в суде этнографами, долгое время изучавшими быт вотяков и жившими с ними по соседству. Грозный Курбон оказался простым обозначением жертвенного животного, по аналогии с тем, что приносится у мусульман на праздник Курбан-байрам. Таинственный Кереметь и вовсе был связан с местом в лесу, где вотяки собирались, чтобы помолиться всем родом в священной роще. Профессор Казанского университета И. Н. Смирнов пытался затянуть в дело новых кровожадных божеств вотяков, которые все как один требуют человечины. Председательствующий на процессе Владислав Завадский вынужден был сделать замечание нагнавшему жути этнографу, объяснив, что тот приглашен в суд в качестве эксперта, а не обвинителя. Ясность в нюансах «пантеона вотских богов» внес все тот же Короленко, элементарно переведя имена грозных идолов на русский язык. Ужасный Нюлэс-мурт оказался простым Лешим, загадочный Ву-мурт преобразился в Водяного, а таинственная Кукри-баба обратилась в нашу родную Бабу-ягу, гремящую в небе в ступе с метлой в руках. Эти персонажи фольклора так или иначе близки любому народу России и после их разоблачения в суде могли испугать лишь детей, да и то младшего школьного возраста.

Для усиления группы государственного обвинения в Мамадыш был «прикомандирован для содействия» незаменимый прокурор Раевский, когда-то окончивший медицинский факультет Казанского университета. Он десять лет проработал земским врачом и прекрасно понимал абсурдность обвинения подсудимых в отсечении головы нищему в ритуальном шалаше. Инсценировка жертвоприношения логично опровергалась пояснениями специально прибывшего из Харькова эксперта Феодосия Патенко, проделавшего в анатомическом театре опыты на трупах с целью нанесения им аналогичных Матюнину повреждений. Патологоанатом пришел к выводу, что сама высота низенького вотяцкого шалаша не позволяла подвесить рослого нищего, иначе бы он уткнулся разрезанным горлом прямо в землю. Со слов эксперта, голову отрубили уже лежавшему на лесной тропе резким ударом острого топора. Этим же и объяснялось обнаружение под трупом срезанной пряди золотых волос, зафиксированной в первоначальном осмотре места происшествия. Отсутствие крови харьковчанин пояснял тем, что до приезда судебного пристава для составления протокола Матюнин пролежал в лесу несколько суток и кровь из отрубленной шеи все это время стекала в водоем под тропой, после чего уносилась небольшим течением. Ранки на животе путешественника были давно зажившие и, скорее всего, являлись сыпью от застарелого заболевания кожи, раздраженной при ходьбе трением пояска из веревки. Ну и, наконец, отеки на голенях, ранее увязываемые с подвешиванием нищего в шалаше, легко объяснялись многокилометровым пробегом его видавших виды лаптей, прикрепленных к натруженным ногам эпилептика оборами (шнурками).

Последний гвоздь в разваливающийся на глазах гроб «средневековой инквизиции обвинения» вколотил писатель Короленко, говоривший без бумажного текста в состоянии ярчайшего эмоционального просветления. Философская речь его потрясала участников процесса своей глубиной настолько, что в зале царила мертвая тишина, даже секретари перестали вести протокол. Приведя наизусть текст вотской молитвы, писатель обратил внимание присутствующих на ее полное сходство с православной, с отличием лишь в переводе на родной язык. По его мнению, слово Божье несло любовь в сердца верующих вне зависимости от их национальности, включая подсудимых, не способных переступить через главную заповедь Христову: «Не убий!» Во время речи Короленко в открытое окно крошечного зала судебного заседания неожиданно залетел белый голубь и сделал несколько кругов над столом председательствующего. Покинув темное помещение, олицетворяющая святой дух и благую весть вольная птица унеслась в сияющее в лучах золотого солнца голубое небо, а сам писатель зарыдал и вышел вон при гробовом молчании подавленных зрителей.

Оправдание

4 июня 1896 года старшина присяжных заседателей огласил вердикт коллегии. Потрясенные вотяки, а с ними плачущая публика в зале и радостная толпа на площади у суда узнали, что после восьмидневного разбирательства все мултанцы признаны невиновными в убийстве Конона Матюнина. Триумф справедливости успел запечатлеть на свой диковинный для тогдашнего Мамадыша фотоаппарат профессор Харьковского университета Феодосий Патенко. Оправданные плакали и целовали руки защитникам. Маленький и совершенно седой старик Акмар с наивными, как у ребенка, глазами лобызал полу пиджака Владимира Короленко, истово желая, чтобы Бог дал ему всех благ. Признавший поражение прокурор Казанской судебной палаты Александр Чернявский пожал писателю руку со словами: «Если бы наш суд почаще слышал такие речи, то не развратился до такой степени, как теперь».

Мало кто знал, что у Короленко в дни мамадышского судебного заседания умерла от болезни в далеком финском курортном поселке Куоккала не прожившая и года дочь Ольга. Собственному младенцу он помочь не смог и даже не успел приехать на похороны: о трагическом событии узнал практически одновременно с провозглашением долгожданного оправдательного приговора. Судебное решение буквально стало переломным в жизни Короленко, после него, перенеся сильнейшее нервное расстройство, он стал стремительно стареть и до конца жизни страдал жестокой бессонницей.

Позже на дело обратил внимание пролетарский писатель Максим Горький, отметив, что «мултанское жертвоприношение, процесс не менее позорный, чем дело Бейлиса, принял бы еще более мрачный характер, если бы В. Г. Короленко не вмешался, не заставил бы прессу обратить внимание на идиотское мракобесие самодержавной власти». Так ли это, судить читателям, ибо институт присяжных заседателей, несомненно способствовавший оправданию мултанцев, появился в России благодаря высочайшему повелению императора Александра II. Да и само личное общение А. Ф. Кони с В. Г. Короленко и другими участниками судопроизводства было сомнительным с точки зрения закона, во все времена запрещавшего непроцессуальные контакты сторон по делу.

Сразу же после окончания этого резонансного процесса оправданные заказали в мултанском храме благодарственный молебен, проведенный с большой теплотой старым священником, а также передали церкви свои языческие шалаши и договорились заказать икону святого Владимира в память о Владимире Короленко. Вскоре их недруги — крестьяне деревни Чулья — неожиданно нашли отрубленную голову Конона Матюнина. В тот день они драли мох с высохшей от зноя поверхности болота в Чульинском лесу. Этот материал, называемый в народе «кукушкин лен», использовался как строительный утеплитель для законопачивания межбревенчатых пазов срубов и хорошо удерживал как тепло, так и влагу. К полудню собиратели моха наткнулись на недостающие останки нищего. Из-за того, что становой пристав не принял никаких мер по документации зловещей находки, череп просто прихоронили к трупу потерпевшего. Хотя такое обнаружение ясно указывало на то, что Матюнина убили не в ритуальном шалаше, а на болоте, в которое душегубы и закинули его голову неподалеку от места совершения преступления.

Так кто стоял за убийством?

Оставалось загадкой, кто же все-таки убил Конона Матюнина. Распутать этот непростой клубок удалось не местным профессиональным сыщикам, а пришлым людям, которых меж тем искренне интересовала справедливость. Первым на пути к истине был тот самый харьковский профессор Феодосий Патенко, никогда не расстававшийся с фотоаппаратом. Он не поленился в 1896 году съездить в Старый Мултан, где обошел все окрестности и даже неосторожно утопил свою калошу на болотистой тропе: здесь четыре года назад обнаружили труп нищего. Любознательный профессор личным сыском установил двух злоумышленников из деревни Анык. В своей небольшой книге «Дело мултанских вотяков» Патенко сообщил, что находящееся в кольце русских деревень зажиточное удмуртское село давно вызывало зависть соседей тем, что проводило богатые ярмарки, имея обширные, удобренные навозом плодородные почвы. На отлогом берегу реки Мултанки, за крепко устроенным мостом, располагались в ряд жаркие вотские бани и купались обнаженными местные девушки.

Желая захватить эти лакомые куски, состоятельные крестьяне из ближайших русских деревень Анык и Чулья наняли двух изгоев из своего общества, чтобы скомпрометировать вотяков. Имен этой парочки Патенко не назвал ввиду того, что на момент выхода его книги в харьковской типографии Адольфа Дарре в 1897 году оба злодея еще были живы. Именно они поджидали обреченного на смерть Конона Матюнина, радостно возвращавшегося с мельницы Фомы Щербакова с пожертвованной мукой. Скорее всего, глазастый мельник видел убийц и, не выдержав, прилюдно, в первые же дни высказал приехавшему становому приставу свое возмущение: «не грешите, Ваше Благородие, на вотяков: это дело русское, а не вотское». Изначальные показания Фомы Щербакова о «русском следе» всячески отвергались как на предварительном, так и на судебном следствии.

Далее один из аныкских наемников ударом острого топора отрубил голову нищему, а позже вдвоем с подельником вынул его тело из ледника, чтобы через шею руками вытащить сердце с легкими. Таким жутким способом злодеи инсценировали гибель Конона Матюнина под ритуальное жертвоприношение и достигли

поставленной цели. Все те годы, пока вотяки сидели в темнице, а остальные их земляки «жили не дыша», самоуверенные аныкцы и чульинцы приезжали в Мултан, ходили по улицам, где вслух планировали строительство торговых лавок, дележ пашни и захват чужой недвижимости, ожидая скорой ссылки осужденных и их семей в далекую Сибирь.

Лишь при советской власти известный историк, уроженец Вятской губернии Михаил Худяков, проведя собственное расследование с выездом в село Старый Мултан, открыл миру лица истинных злодеев. По мнению этого большого друга малых народов, в честь которого в 2005 году назовут улицу в самом центре Казани, где он получил образование, настоящими убийцами были изгнанные из деревни Анык за воровство и аморальное поведение крестьяне Яков Конешин и Тимофей Васюков. Они же подкидывали волосы в шалаш Моисея Дмитриева и, в толпе аныкцев, направляли следствие по заведомо ложному мултанскому следу. Тимофей Васюков перед смертью поведал местному православному священнику о своем гнусном преступлении, отчаянно пытаясь хоть как-то облегчить грешную душу в прощальной исповеди.

В отношении прикрывавших убийц и мучивших невиновных возбудили уголовное дело, но до суда оно так и не дошло. В качестве обвиняемых привлекли бравших взятки и проводивших незаконное дознание урядников, а также «любителя медвежатины» станового пристава Шмелева. Все они отделались легким испугом, ибо дело прекратили по амнистии. Более высокопоставленные «силовики», а это были следователь Н. С. Казанский и товарищ прокурора Н. И. Раевский, избежали даже и этих неприятностей. Служебное расследование в отношении указанной парочки фальсификаторов с высшим образованием ограничилось лишь указанием на их упущения, а вскоре ушлый Раевский, как и предсказывали еще в самом начале процесса, пошел на повышение и всплыл аж в Санкт-Петербурге, где грозился выяснить «мултанские» отношения с самим обер-прокурором российского Сената А. Ф. Кони, но так и не осмелился этого сделать, ибо в глубине души не чувствовал за собой правды. В 1932 году на общем собрании села Старый Мултан помнящие добро колхозники решили переименовать его в Короленко, в честь пламенного защитника удмуртского народа. В 1960-х годах улица имени знаменитого писателя Владимира Галактионовича Короленко, не раз бывавшего в нашем городе, появилась и в Казани.